Дай мне жить так, как я хочу ©
Очередной раритет, датирован сентябрем 2002 г.
Прошу прощения за транскрипцию имен... лень было исправлять, а в 2002 о Поливанове мы знали меньше, чем ничего 8)
«Демон»
автор – Лермонтов М.Ю.
в ролях:
Демон – Мураки Казутака (Muraki Kazutaka)
Княжна Тамара – Хисока Куросаки (Hisoka Kurosaki)
Жених – Цузуки Асато (Tsuzuki Asato)
Отец Тамары – глава отдела
Рассказчик - Тацуми Сэйтиро (Tatsumi Seiichiro)
И другие
Вольный пересказ - Lucy
читать?Часть 1
«Печальный Демон, дух изгнанья,
летал над грешною землей…»
Над сценой появляется Мураки. В воздухе он держится лишь благодаря стараниям рабочих. Свои способности к левитации он рекламировать не любит.
За сценой трое рабочих скрепя зубы держатся за канат.
- Черт, а эта Белоснежка весит ого-го…! – вырывается у одного из них.
Мураки смотрит на них сверху с выражением самого настоящего «Демона». Зрители замирают. Кто-то из женщин подмигивает ему и достает салфетку, чтобы записать на ней номер своего телефона.
Рассказчик не обращает внимания на раздающиеся из зала вздохи, продолжает читать дальше:
«..Давно отверженный блуждал
В пустыне мира без приюта:
Во след за веком век блуждал,
Как за минутою минута…»
Мураки продолжает хмуриться и смотрит на часы. Действительно, за этим спектаклем он потратит всю ночь зря. Можно было столько сделать… Ладно, он-то и согласился на это только по одной причине. Ну, или может, по двум.
«…И над вершинами Кавказа
Изгнанник рая пролетал:
Под ним Казбек, как грань алмаза,
Снегами вечными сиял..»
- Татсуми продолжает читать, одновременно делая знак рабочим. Они что-то делают этакое, Мураки начинает летать над сценой, туда-сюда. Полет начинает напоминать раскачивание маятника, из одной стороны сцены в другую. От чего «Демон» становится зеленого цвета.
«Весь божий мир: - но гордый дух
Презрительным окинул оком
Творенье бога своего,
И на челе его высоком
Не отразилось ничего…»
О, сколько всего в этот момент отражалось на челе «Демона». Он разве что кулаком не грозил. В самом деле, он довольно презрительно взирал своим единственным оком на рассказчика, но при этом его лицо выражало такую бурю эмоций… Эта постановка была настоящим издевательством. Мураки уже не был уверен, что отвечает за свой желудок. Держался он только на одной мысли - скоро должны появиться его причины. Если рассказчик поторопится.
Но он не собирался этого делать.
«И перед ним иной картины
Красы живые расцвели:
Роскошной Грузии долины
Ковром раскинулись вдали…»
Декорации сменялись одна за другой. Мураки устало прикрыл глаз и сделал вид, что спит. Зрители в недоумении, хотя именно так и должен поступать настоящий демон, уставший от всего мирского. Какой-то панк кричит что-то о классной чувихе. Мураки заинтересованно открывает глаз и смотрит вниз.
«.. Ведут к реке; по ним мелькая,
Покрыта белою чадрой,
Княжна Тамара молодая
К Арагве ходит за водой..»
Краснея от стыда, на сцену выходит Хисока. В женском платье и чадре, как полагается, тащит за собой по сцене кувшин (он явно не его размера). Кувшин издает резкий и противный звук. Побродив возле искусственного источника, он на миг скрывается за занавесом. Лишь для того, чтобы оставить кувшин. В это время декорации в очередной раз меняют.
«На кровле, устланной коврами,
Сидит невеста меж подруг…»
Хисока бросает взгляд на сидящих рядом «подруг». Ватари и Шульдих ему злорадно скалятся в ответ.
«… В ладони мерно ударяя, Они поют – и бубен свой
Берет невеста молодая. - »
Шульдих хихикает и начинает напевать Земфиру «А девочка созрела». В зале подпевают. Хисока краснеет еще больше, но все же берет бубен и начинает танцевать. Он на грани истерики, но пока держится. Его успокаивает мысль, что им хорошо заплатят за этот спектакль.
«…То черной бровью поведет,
То вдруг наклонится немножко,
И по ковру скользит, плывет
Ее божественная ножка;»
В общем Хисока делает, что может. Конечно, танцевать его не учили, да и платье мешается. Но что делать, когда над твоей головой висит Мураки. Особо не повозмущаешься.
Мураки глотает слюну, глядя на выкрутасы «невесты» и ее божественные ножки. Неплохо. Если сцена с «женихом» пройдет так же, то ура! Сам не замечая, Мураки начинает входить в роль.
«… Что если б Демон, пролетая, В то время на нее взглянул…»
- Татсуми снова начинает махать руками на рабочих, напомнив, что «Демон» должен летать. Немного запоздалое замечание, но тем не менее. Маятник снова начинают раскачивать.
«.. То, прежних братий вспоминая,
Он отвернулся б – и вздохнул.»
Мураки зажимает рот руками, пытаясь сдержать, подступивший к горлу горький ком. Дышать он не может.
«И Демон видел… На мгновенье
Неизъяснимое волненье
В себе почувствовал он вдруг…
Немой души его пустыню
Наполнил благодатный звук - …»
«Демон» достает из кармана пакет. В следующее мгновение зал наполняет «этот самый благодатный звук». Хисока замирает, глядя вверх. Ее подружки хмурят тонкие брови:
- Фи, как можно..?!
«… Прикованный незримой силой,
Он с новой грустью стал знаком;»
- Татсуми продолжает издеваться. «Подружкам» он красноречиво показывает кулак.
Мураки тяжело дышит и лезет в карман за платком. Злополучный пакет приходится держать. Не дай бог, уронить!
«Измучив доброго коня,
На брачный пир к закату дня
Спешил жених нетерпеливый. –
На сцену выскакивает Бьякко (Byakko - снежный тигр, один из Шикигами, которыми может повелевать Цузуки). На его спине гордо восседает Цузуки. Широко улыбаясь публике, он делает несколько кругов по сцене, демонстрируя свои дары «невесте». Хисока после «благодатного звука» убежал за кулисы.
Вслед за Бьякко выползает Тоуда (Touda), потом летит Судзаку (Suzaku), по пути поджигая декорации.
Мураки поджимает ноги, в страхе наблюдая, как во след процессии на сцену вырываются несколько пожарных с огнетушителями. Несколько минут на сцене происходит настоящее побоище. «Дары» не желая убираться, продолжают шипеть, плеваться огнем… В конце концов, огонь все-таки удалось потушить, а «жениха» уговорить убрать «все это безобразие».
«И вот часовня на дороге…
… Но презрел удалой жених
Обычай прадедов своих –
Его коварною мечтою
Лукавый демон возмущал: -
Мураки скалится, потирая руки.
«Он в мыслях, под ночною тьмою,
Уста невесты целовал.»
Сцена убиения «жениха». Мураки вскидывает воображаемое ружье. Раздается выстрел.
«Вперед без памяти летит
На нем есть всадник молчаливый.
Он бьется на седле порой,
Припав на гриву головой.
Уж он не правит поводами…»
Цузуки изображает мертвого и на самом деле несколько раз бьется головой о спину тигра. Бьякко решает, что хватит, иначе тот по-настоящему убьется, и убегает со сцены.
Снова смена декораций. Дом, в своей комнате, на постели лежит Хисока. Татсуми с чувством продолжает читать.
«Рыдает бедная Тамара;
Слеза катится за слезой.
Грудь высоко и трудно дышит»…
Хисока так растрогался сценой убиения своего возлюбленного, что не может успокоиться. Зрители в шоке. Какая игра! Какой реализм! Они считают, что актер просто профессионал.
«И вот она как будто слышит
Волшебный голос над собой:»
Мураки достает левой рукой подсказку и начинает читать. В правой – все тот же пакет.
«Не плачь, дитя!!! Не плач напрасно!
Твоя слеза на труп безгласный
Живой росой не упадет,
Она лишь взор туманит ясный,
Ланиты девственные жжет…»
Из-за занавеса показывается голова «трупа безгласного». Он показывает Мураки кулак и достает офуду. Только рассказчик снова делает какой-то знак, и «жениха» уводят.
Мураки лукаво улыбается. Потом бросает плотоядный взгляд на «невесту». Хисока в момент почувствовав его, садится, перестает плакать. Хлопая глазами, он смотрит на Мураки. Еще никто не читал ему стихи, а тем более… Мураки… Надо сказать, у него неплохо получалось, а чего стоил его взгляд.
«Поверь мне, ангел мой земной,
Не стоит одного мгновенья
Твоей печали дорогой.»
Хисока краснеет, не в силах оторвать взгляда от висящего перед ним Мураки. Краем рассудка он еще понимает, кто перед ним, но волшебство стихов начинает завораживать.
«Лишь только месяц золотой – Мураки продолжает читать, -
Из-за горы тихонько встанет
И на тебя украдкой взглянет,
К тебе я стану прилетать;
Гостить я буду до денницы,
И на шелковые ресницы
Сны золотые навевать.»
Мураки снова пронзает своим взглядом «невесту» и тянет к ней руки. Татсуми дает знак и Мураки поднимают обратно под потолок. Тот кричит грязные ругательства и требует возвращения на землю. В зале полная тишина. Кто-то делает предположение, что на сцене идет новая, современная постановка повести.
Хисока все еще сидит на постели, пялясь на «Демона». В голове лишь розовые слоники и глупые мысли: «- Неужели он может быть таким романтичным…?» Смена декораций приводит его в себя. Он как будто отряхивается от наваждения и осматривается, ища темный угол. После всего сказанного, Хисока почти уверен, что Мураки сошел с ума. Впрочем, это не новость.
В тот момент, когда Хисока уже наметил себе местечко, на сцене появляется отец Тамары. Татсуми выталкивает парня из суфлерной, тот падает под ноги своего шефа. Разглядев в нем не просто начальника, но и человека опытного, он обхватывает руками его колени и начинает причитать на японском.
Татсуми на мгновение теряет дар речи, потом приходит в себя и начинает читать, якобы давая перевод рыданиям «заморской невесты».
Прошу прощения за транскрипцию имен... лень было исправлять, а в 2002 о Поливанове мы знали меньше, чем ничего 8)
«Демон»
автор – Лермонтов М.Ю.
в ролях:
Демон – Мураки Казутака (Muraki Kazutaka)
Княжна Тамара – Хисока Куросаки (Hisoka Kurosaki)
Жених – Цузуки Асато (Tsuzuki Asato)
Отец Тамары – глава отдела
Рассказчик - Тацуми Сэйтиро (Tatsumi Seiichiro)
И другие
Вольный пересказ - Lucy
читать?Часть 1
«Печальный Демон, дух изгнанья,
летал над грешною землей…»
Над сценой появляется Мураки. В воздухе он держится лишь благодаря стараниям рабочих. Свои способности к левитации он рекламировать не любит.
За сценой трое рабочих скрепя зубы держатся за канат.
- Черт, а эта Белоснежка весит ого-го…! – вырывается у одного из них.
Мураки смотрит на них сверху с выражением самого настоящего «Демона». Зрители замирают. Кто-то из женщин подмигивает ему и достает салфетку, чтобы записать на ней номер своего телефона.
Рассказчик не обращает внимания на раздающиеся из зала вздохи, продолжает читать дальше:
«..Давно отверженный блуждал
В пустыне мира без приюта:
Во след за веком век блуждал,
Как за минутою минута…»
Мураки продолжает хмуриться и смотрит на часы. Действительно, за этим спектаклем он потратит всю ночь зря. Можно было столько сделать… Ладно, он-то и согласился на это только по одной причине. Ну, или может, по двум.
«…И над вершинами Кавказа
Изгнанник рая пролетал:
Под ним Казбек, как грань алмаза,
Снегами вечными сиял..»
- Татсуми продолжает читать, одновременно делая знак рабочим. Они что-то делают этакое, Мураки начинает летать над сценой, туда-сюда. Полет начинает напоминать раскачивание маятника, из одной стороны сцены в другую. От чего «Демон» становится зеленого цвета.
«Весь божий мир: - но гордый дух
Презрительным окинул оком
Творенье бога своего,
И на челе его высоком
Не отразилось ничего…»
О, сколько всего в этот момент отражалось на челе «Демона». Он разве что кулаком не грозил. В самом деле, он довольно презрительно взирал своим единственным оком на рассказчика, но при этом его лицо выражало такую бурю эмоций… Эта постановка была настоящим издевательством. Мураки уже не был уверен, что отвечает за свой желудок. Держался он только на одной мысли - скоро должны появиться его причины. Если рассказчик поторопится.
Но он не собирался этого делать.
«И перед ним иной картины
Красы живые расцвели:
Роскошной Грузии долины
Ковром раскинулись вдали…»
Декорации сменялись одна за другой. Мураки устало прикрыл глаз и сделал вид, что спит. Зрители в недоумении, хотя именно так и должен поступать настоящий демон, уставший от всего мирского. Какой-то панк кричит что-то о классной чувихе. Мураки заинтересованно открывает глаз и смотрит вниз.
«.. Ведут к реке; по ним мелькая,
Покрыта белою чадрой,
Княжна Тамара молодая
К Арагве ходит за водой..»
Краснея от стыда, на сцену выходит Хисока. В женском платье и чадре, как полагается, тащит за собой по сцене кувшин (он явно не его размера). Кувшин издает резкий и противный звук. Побродив возле искусственного источника, он на миг скрывается за занавесом. Лишь для того, чтобы оставить кувшин. В это время декорации в очередной раз меняют.
«На кровле, устланной коврами,
Сидит невеста меж подруг…»
Хисока бросает взгляд на сидящих рядом «подруг». Ватари и Шульдих ему злорадно скалятся в ответ.
«… В ладони мерно ударяя, Они поют – и бубен свой
Берет невеста молодая. - »
Шульдих хихикает и начинает напевать Земфиру «А девочка созрела». В зале подпевают. Хисока краснеет еще больше, но все же берет бубен и начинает танцевать. Он на грани истерики, но пока держится. Его успокаивает мысль, что им хорошо заплатят за этот спектакль.
«…То черной бровью поведет,
То вдруг наклонится немножко,
И по ковру скользит, плывет
Ее божественная ножка;»
В общем Хисока делает, что может. Конечно, танцевать его не учили, да и платье мешается. Но что делать, когда над твоей головой висит Мураки. Особо не повозмущаешься.
Мураки глотает слюну, глядя на выкрутасы «невесты» и ее божественные ножки. Неплохо. Если сцена с «женихом» пройдет так же, то ура! Сам не замечая, Мураки начинает входить в роль.
«… Что если б Демон, пролетая, В то время на нее взглянул…»
- Татсуми снова начинает махать руками на рабочих, напомнив, что «Демон» должен летать. Немного запоздалое замечание, но тем не менее. Маятник снова начинают раскачивать.
«.. То, прежних братий вспоминая,
Он отвернулся б – и вздохнул.»
Мураки зажимает рот руками, пытаясь сдержать, подступивший к горлу горький ком. Дышать он не может.
«И Демон видел… На мгновенье
Неизъяснимое волненье
В себе почувствовал он вдруг…
Немой души его пустыню
Наполнил благодатный звук - …»
«Демон» достает из кармана пакет. В следующее мгновение зал наполняет «этот самый благодатный звук». Хисока замирает, глядя вверх. Ее подружки хмурят тонкие брови:
- Фи, как можно..?!
«… Прикованный незримой силой,
Он с новой грустью стал знаком;»
- Татсуми продолжает издеваться. «Подружкам» он красноречиво показывает кулак.
Мураки тяжело дышит и лезет в карман за платком. Злополучный пакет приходится держать. Не дай бог, уронить!
«Измучив доброго коня,
На брачный пир к закату дня
Спешил жених нетерпеливый. –
На сцену выскакивает Бьякко (Byakko - снежный тигр, один из Шикигами, которыми может повелевать Цузуки). На его спине гордо восседает Цузуки. Широко улыбаясь публике, он делает несколько кругов по сцене, демонстрируя свои дары «невесте». Хисока после «благодатного звука» убежал за кулисы.
Вслед за Бьякко выползает Тоуда (Touda), потом летит Судзаку (Suzaku), по пути поджигая декорации.
Мураки поджимает ноги, в страхе наблюдая, как во след процессии на сцену вырываются несколько пожарных с огнетушителями. Несколько минут на сцене происходит настоящее побоище. «Дары» не желая убираться, продолжают шипеть, плеваться огнем… В конце концов, огонь все-таки удалось потушить, а «жениха» уговорить убрать «все это безобразие».
«И вот часовня на дороге…
… Но презрел удалой жених
Обычай прадедов своих –
Его коварною мечтою
Лукавый демон возмущал: -
Мураки скалится, потирая руки.
«Он в мыслях, под ночною тьмою,
Уста невесты целовал.»
Сцена убиения «жениха». Мураки вскидывает воображаемое ружье. Раздается выстрел.
«Вперед без памяти летит
На нем есть всадник молчаливый.
Он бьется на седле порой,
Припав на гриву головой.
Уж он не правит поводами…»
Цузуки изображает мертвого и на самом деле несколько раз бьется головой о спину тигра. Бьякко решает, что хватит, иначе тот по-настоящему убьется, и убегает со сцены.
Снова смена декораций. Дом, в своей комнате, на постели лежит Хисока. Татсуми с чувством продолжает читать.
«Рыдает бедная Тамара;
Слеза катится за слезой.
Грудь высоко и трудно дышит»…
Хисока так растрогался сценой убиения своего возлюбленного, что не может успокоиться. Зрители в шоке. Какая игра! Какой реализм! Они считают, что актер просто профессионал.
«И вот она как будто слышит
Волшебный голос над собой:»
Мураки достает левой рукой подсказку и начинает читать. В правой – все тот же пакет.
«Не плачь, дитя!!! Не плач напрасно!
Твоя слеза на труп безгласный
Живой росой не упадет,
Она лишь взор туманит ясный,
Ланиты девственные жжет…»
Из-за занавеса показывается голова «трупа безгласного». Он показывает Мураки кулак и достает офуду. Только рассказчик снова делает какой-то знак, и «жениха» уводят.
Мураки лукаво улыбается. Потом бросает плотоядный взгляд на «невесту». Хисока в момент почувствовав его, садится, перестает плакать. Хлопая глазами, он смотрит на Мураки. Еще никто не читал ему стихи, а тем более… Мураки… Надо сказать, у него неплохо получалось, а чего стоил его взгляд.
«Поверь мне, ангел мой земной,
Не стоит одного мгновенья
Твоей печали дорогой.»
Хисока краснеет, не в силах оторвать взгляда от висящего перед ним Мураки. Краем рассудка он еще понимает, кто перед ним, но волшебство стихов начинает завораживать.
«Лишь только месяц золотой – Мураки продолжает читать, -
Из-за горы тихонько встанет
И на тебя украдкой взглянет,
К тебе я стану прилетать;
Гостить я буду до денницы,
И на шелковые ресницы
Сны золотые навевать.»
Мураки снова пронзает своим взглядом «невесту» и тянет к ней руки. Татсуми дает знак и Мураки поднимают обратно под потолок. Тот кричит грязные ругательства и требует возвращения на землю. В зале полная тишина. Кто-то делает предположение, что на сцене идет новая, современная постановка повести.
Хисока все еще сидит на постели, пялясь на «Демона». В голове лишь розовые слоники и глупые мысли: «- Неужели он может быть таким романтичным…?» Смена декораций приводит его в себя. Он как будто отряхивается от наваждения и осматривается, ища темный угол. После всего сказанного, Хисока почти уверен, что Мураки сошел с ума. Впрочем, это не новость.
В тот момент, когда Хисока уже наметил себе местечко, на сцене появляется отец Тамары. Татсуми выталкивает парня из суфлерной, тот падает под ноги своего шефа. Разглядев в нем не просто начальника, но и человека опытного, он обхватывает руками его колени и начинает причитать на японском.
Татсуми на мгновение теряет дар речи, потом приходит в себя и начинает читать, якобы давая перевод рыданиям «заморской невесты».
-
-
24.10.2006 в 13:11«Отец, отец, оставь угрозы,
Свою Тамару не брани;
Я плачу: видишь эти слезы,
Уже не первые они.»
Хисока рыдает, стоя на коленях перед начальником. Мураки зевает. Он-то знает, что по сценарию ждет их впереди. Ночь любви, поцелуй… В сладостных мечтах, Мураки видел все по-своему. Там не было зрителей, были только они, вдвоем.
«Я гибну, сжалься надо мной!
Отдай в священную обитель
Дочь безрассудную свою;
Там защитит меня спаситель,
Пред ним тоску мою пролью.
На свете нет уж мне веселья…
Святыни миром осеня,
Пусть примет сумрачная келья,
Как гроб, заранее меня…»
Чтобы помочь отцу Княжны, на сцене появляются «подруги». Шульдих не долго думая достает из-под платья пистолет и в один момент вырубает безутешную «невесту». Ватари запоздало достав шприц с успокоительным только качает головой. Тело выносят. Снова меняют декорации.
Монастырь….
«В прохладе меж двумя холмами
Таился монастырь святой.»
Пока рассказчик во всю распинается зрителям о красотах, окружающих место заточения, Мураки со скучающим видом разминает руки. Правая уже устала держать злополучный пакет. И он начинает с интересом разглядывать зрителей. Однако, на сцене снова появляется Тамара, и все внимание переключается на нее.
«Утомлена борьбой всегдашней,
Склонится ли на ложе сна:
Подушка жжет, ей душно, страшно,
И вся, вскочив, дрожит она;»
Глядя на Мураки, Хисока в самом деле дрожит. К тому же, после удара Шульдиха ему несколько нехорошо. Он заметно побледнел и не знает, куда деть глаза.
«Пылают грудь ее и плечи,
Нет сил дышать, туман в очах,
Объятья жадно ищут встречи,
Лобзанья тают на устах…»
Мураки начинает краснеть. Если стих заставляет «невесту» краснеть от смущения, то его – наоборот. Он чувствует прилив сил, бросает злой взгляд на канат. Сколько можно издеваться?! Сил уже нет висеть…. Достав скальпель, Мураки пилит веревки.
Понимая, что «Демон» вот-вот свалится вниз, Татсуми ускоряет темп, краем глаза все же наблюдая за ним.
«Вечерней мглы покров воздушный
Уж холмы Грузии одел.
Привычке сладостной послушный,
В обитель демон прилетел.»
Мураки с грохотом падает на сцену. Зрители ахают, замирают, решив, что актер убился. Но нет, он поднимается и начинает медленно двигаться в сторону Тамары, т.е. Хисоки. Тот затравлено озирается, бросая взгляды, полные мольбы, на Татсуми. Тот понятливо кивает, продолжая громко читать:
«Но долго, долго он не смел
Святыню мирного приюта
Нарушить. – И была минута,
Когда казался он готов
Оставить замысел жестокий..»
Мураки поворачивается к рассказчику, показывая тому фигу. Продолжает двигаться в направлении «Тамары». Хисока, понимая, что никто ему не поможет, вскакивает с постели и начинает убегать.
«И входит он, любить готовый…
О, как страшно звучат эти слова, когда за тобой гонится Мураки, со скальпелем в руках и «желанием любить» в штанах…
«… С душой открытой для добра,
И мыслит он, что жизни новой
Пришла желанная пора.»
«Неясный трепет ожиданья
Страх неизвестности немой,
Как будто в первое свиданье
Спознались с гордою душой.
То было злое предвещанье!
Он входит, смотрит – перед ним
Посланник рая, херувим,»
На сцену вылетает Цузуки, одетый ангелом. Крылья подозрительно смахивают на его собственные. Зрители ахают, женщины визжат от восторга.
«Хранитель грешницы прекрасной
Стоит с блистающим челом,
И от врага с улыбкой ясной
Приосенил ее крылом;»
Цузуки скалится вовсе не ясно, но закрывает собой Хисоку. Мураки замирает перед ним, покрепче перехватив скальпель. Еще мгновение и… Благородный доктор ждет, когда ангел сделает первый шаг. Тот же в ответ достает из-за пазухи лист и начинает читать свою роль.
«Дух беспокойный, дух порочный,
Кто звал тебя во тьме полночной?
Мураки тыкает пальцем в «невесту».
«… Твоих поклонников тут нет,
Зло не дышало здесь поныне;
К моей любви, к моей святыне…»
Хисока расцветает от таких слов, цепляясь пальцами за белое одеяние «херувима».
«Не пролагай преступный след.
Кто звал тебя? –
« Ему в ответ
Злой дух коварно усмехнулся;
- Татсуми вставляет свою лепту,
как рассказчик и кивает Мураки,
тот тоже достает лист бумаги с текстом.
«Она моя!» – сказал он грозно,
(Цузуки покрутил пальцем у виска и показал ему язык)
- Оставь ее, она моя!
Явился ты, защитник, поздно,
И ей, как мне, ты не судья.
На сердце полное гордыни
Я наложил печать мою:
Здесь больше нет твоей святыни,
Здесь я владею и люблю!»
С этими словами Мураки делает ужасающий жест – замахивается на «херувима» злополучным пакетом. Тот с писком бежит со сцены. Мураки усмехнувшись, бросает пакет прямо в зал и уже уверенно идет к «невесте». Та запрыгивает на постель, хватает подсвечник. Мураки тихо посмеивается.
На какое-то время они замирают друг напротив друга. Хисока держит подсвечник, на подобие бейсбольной биты, не давая Мураки подойти. Тот кружит вокруг него, словно акула. Про спектакль помнит лишь одни Татсуми. Он начинает свистеть им из суфлерной, но они его не слышат. Тогда он напускает на них тень.
Тень ползет к «невесте», отнимает подсвечник. В зале буря аплодисментов за столь диковинные спецэффекты. Громкие овации доходят и до Мураки. Он тактично возвращается с постели на пол, давая «невесте» возможность вытащить подсказку.
«О! Кто ты? речь твоя опасна! -
читает по бумажке Хисока, ужасно нервничая,
- «Тебя послал мне ад иль рай?
Чего ты хочешь?…»
Мураки:
«Ты прекрасна!»
Хисока:
«Но молви, кто ты? Отвечай…»
Мураки:
«Я тот, которому внимала
ты в полуночной тишине,
Чья мысль душе твоей шептала,
Чью грусть ты смутно отгадала,
Чей образ видела во сне.»
Хисока понимает, что речь идет о его кошмарах, отворачивается, гордо вскинув голову. Мураки угрюмо смотрит на лист бумаги, вздыхает, пытаясь войти в роль Змея-искусителя. Вряд ли кто-то поверит в его слова. Хотя, главное хорошая игра…
«Я тот, чей взор надежду губит;
Я тот, кого никто не любит;
Я бич рабов моих земных,
Я царь познанья и свободы,
Я враг небес, я зло природы…»
На этом Мураки театрально замирает, сверкая оком «Демона» в толпу зрителей.
«И, видишь, я у ног твоих!
Тебе принес я в умиленье
Молитву тихую любви,»
«Наверное, очень тихую…» – Хисока садится, но находится все еще спиной к Мураки, играя роль обиженного на весь мир ребенка. Мураки скрепя сердце, читает дальше.
«И слезы первые мои. О! Выслушай, из сожаленья!
Меня к добру и небесам
Ты возвратить могла бы словом.»
Хисока любовно поглаживает пистолет, который предусмотрительно засунул за дамский чулок. Да, возвратить его небесам… Это можно устроить не только словом, но и делом. Только свидетелей слишком много. Хисока отбрасывает мысль об убийстве, продолжает делать вид, что ему не интересны слова «Демона». Когда тот затихает, он смотрит в свой лист.
«Оставь меня, о дух лукавый!
Молчи, не верю я врагу…
Творец… Увы! Я не могу
Молиться… гибельной отравой
Мой ум слабеющий объят!
Послушай, - Хисока, заламывая руки,
разворачивается к Мураки,-
« ты меня погубишь;
твои слова – огонь и яд…
Скажи, зачем меня ты любишь!»
Мураки:
«Зачем, красавица? – Увы,»
Тут он запинается, т.к. по здравому смыслу, действительно, увы… Он пока еще даже не поцеловал эту «невесту». Наверное, автор что-то напутал. Мураки критически вглядывается в то, что должен читать дальше, вздыхает.
«Не знаю!… Полон жизни новой,
С моей преступной головы
Я гордо снял венец терновый;
Я все былое бросил в прах;
Мой рай, мой ад в твоих очах,
Люблю тебя не здешней страстью,
Как полюбить не можешь ты:
Всем упоением, всей властью…»
Да уж… Хисока снова возвращается к мысли об убийстве. Когда маньяк говорит о страсти, это серьезная причина для беспокойства. Конечно, тут везде люди, свидетели, но какое до них дело Мураки? Он то и глазом не моргнет, уложит всех этих свидетелей, и его вместе с ними… Хотя его-то он уложит буквально, в постель. Ага, поэтому зрители и отправятся на тот свет – не вынесут столь реальной постановки вопроса. Ха! Можно подумать, что кто-то это вынесет…
Пока Хисока предается грустным мыслям о своем недалеком будущем, Мураки продолжает читать. Под конец достаточно длинной речи, у него даже в горле пересохло. Его голос действительно звучал жалко. Поэтому Хисока не стал дожидаться последних строк, а сразу бросился в атаку.
-
-
24.10.2006 в 13:13Зачем ты жалуешься мне?
Ты согрешил…»
Мураки, читает с бумаги и по слогам:
«Про-тив те-бя ли?»
Хисока сжимает кулаки, собираясь выдать все, что копилось…. Однако кулак Татсуми заставляет его спрятать взор на своем листе.
«Нас могут слышать!…» –
Заявляет Хисока со всей наглостью и обводит взглядом зрителей.
Мураки подступает почти к самой постели, заглядывает ему в лицо, почти шепчет:
«Мы одне.»
Хисока:
«А бог..!»
Мураки:
«На нас не кинет взгляда:
Он занят небом, не землей!»
Хисока:
«А наказанье, муки ада?»
Мураки:
«Так что ж? Ты будешь там со мной!»
Хисока мрачно глядит на «Демона», потом снова в текст, мрачнеет еще больше, но читает дальше:
«Кто б ни был ты, мой друг случайный,
Покой навеки погубя,
Невольно я с отрадой тайной,
Страдалец, слушаю тебя.
Но если речь твоя лукава,
Но если ты, обман тая…»
Хисока достает из под платья пистолет и целится Мураки прямо в грудь.
«На что душа тебе моя!
Ужели небу я дороже
Всех, не замеченных тобой?
Они, увы! Прекрасны тоже;
Как здесь, их девственное ложе
Не смято смертною рукой…»
Мураки чуть ли не кидается на пистолет. Ему уже плевать, выстрелит он или нет. Вошел в роль, понимаешь.
«Скажи, - ты видишь: я тоскую,
ты видишь женские мечты!
Невольно страх в душе ласкаешь…
Но ты все понял, ты все знаешь
И сжалишься конечно ты!
Клянись мне…»
Уже с мольбой, с жаром, Хисока бросается в объятия Мураки. За сценой кто-то падает в обморок, кто-то достает валидол. Только Татсуми наслаждается тем, что спектакль удался… Хотя, что там, он еще не закончился.
Мураки быстро прижимает одной рукой «невесту» к себе, другой достает мятную жвачку, чтобы освежить дыхание. Попутно пережевывая, он читает, глядя то на бумагу, то в лицо Хисоки.
«Клянусь я первым днем творенья,
Клянусь его последним днем…»
Черт, да он сейчас мог поклясться в чем угодно. Даже его терпению уже подходил конец. Тело пылало от ощущения хрупкого тела рядом. Да, умели раньше писать стихи… Не то, что сейчас…
«Клянусь твоим последним взглядом,
Твоею первою слезой,
Незлобных уст твоих дыханьем,
Волною шелковых кудрей;
Клянусь…»
Еще бог знает, в чем он клялся, Хисока уже начал терять голову. Эта близость даже его распалила. Хотелось закончить все раз и навсегда. В конце концов, вокруг полно людей… Не убьет же он его?!
Лицо Мураки все ближе, шепот все тише…
«Твой слух лелеять буду я;
Чертоги пышные построю
Из бирюзы и янтаря;
Я опущусь на дно морское,
Я полечу за облака,
Я дам тебе все, все земное –
Люби меня!…»
Не дожидаясь этой самой любви, Мураки выплюнул резинку прямо на сцену и впился в рот «невесты». Хисока даже пикнуть не успел. От страсти у него потемнело в глазах. А еще Татсуми снова стал зачитывать, как будто зрители сами не понимали, что творится.
«- И он слегка
Коснулся жаркими устами
Ее трепещущим губам;
Соблазна полными речами
Он отвечал ее мольбам.
Могучий взор смотрел ей в очи.
Он жег ее. – Во мраке ночи
Над нею прямо он сверкал,
Неотразимый как кинжал…»
Не смотря на то, что по сценарию был только поцелуй, парочка рухнула на постель. Мураки ловко стал стягивать одежду с «невесты». Татсуми побледнел. Он знал, что подобное остановить будет непросто. Тенями тут не обойтись. Поэтому он отвернулся и стал читать дальше. Будь, что будет!
«Увы! злой дух торжествовал!
О, это правда… Как же он торжествовал, приникая губами к груди юноши. Тот уставился в потолок глазами, полными желания и счастья.
… Смертельный яд его лобзанья
Мгновенно в грудь ее проник.
Мучительный, ужасный крик
Ночное возмутил молчанье…»
Над сценой в самом деле раздался крик. Хисока не выдержал, назойливого вторжения в свои трусики, громко застонал, обхватывая мужчину руками. Над зрительским залом повисла тяжелая тишина. Только странные звуки, не совсем соответствующие сценарию, носились в темноте.
«В нем было все: любовь, страданье,
Упрек с последнею мольбой,
И безнадежное прощанье –
Прощанье с жизнью молодой.»
Тот же панк из толпы грязно выругался и заявил, что это бред.
- Ей же по кайфу, чего этот придурок лажу наводит?!
«… В то время сторож полуночный
Один вокруг стены крутой…» –
Продолжал с дрожью в голосе Татсуми. –
«… И сквозь окрестное молчанье
Ему казалось, слышал он
Двух уст согласное лобзанье,
Минутный крик и слабый стон…»
Зал наполнили новые стоны. Что бы хоть как-то их заглушить, Мураки заткнул парню рот поцелуем, и продолжил. Да, ночь прошла не зря. Если после спектакля он сможет потискать в гримерной и Цузуки, то это будет просто замечательно.
Сцену похорон парочка разыграла по-своему - развлекалась. Зрители потихоньку стали нервничать. Какая-то старушка кричала, чтобы прекратили крутить «это порнуху». Только панк довольно хихикал, умоляя не мешать влюбленным.
Понимая, что сами «влюбленные» не у (с) покоятся, Татсуми сделал знак рабочим. На сцену опустился занавес, потом послышались сдавленные крики, шум борьбы. Уже минуты через три все стихло. Татсуми вытер пот со лба и продолжил читать.
«И ничего в ее лице
Не намекало о конце..»
Под эти слова занавес подняли. На постели лежала Тамара. И действительно, панк даже выругался. Не дали, мол, влюбленным, получить удовольствие.
«…Земле беззвучное прости.
Напрасный отблеск жизни прежней,
Она была еще мертвей,
Еще для сердца безнадежней
Навек угаснувших очей.»
Меняются декорации. Пред зрителями пространство, похожее на небо. По сцене, меж облаков парит Цузуки все в том же одеянии херувима. На руках он держит Хисоку, укутанного в белоснежную тогу. Лицо у парня на зависть бледное и запуганное. Видимо за сценой из него и впрямь душу вынули за то, что произошло несколько минут назад.
«… Один из ангелов святых
Летел на крыльях золотых,
И душу грешную от мира
Он нес в объятиях своих.
И сладкой речью упованья
Ее сомненья разгонял..»
Но тут, как на зло перед ними появился Мураки. Одеяние порвано, очки разбиты. Гневно сверкая глазом, он пылал яростью.
Он говорит: «Она моя!»
«К груди хранителя прижалась,
Молитвой ужас заглуша,
Тамары грешная душа.
Судьба грядущего решалась,
Пред нею снова он стоял,
Но, боже! Кто б его узнал?
Каким смотрел он злобным взглядом…»
Мураки начинает призывать демона.
Цузуки достает офуду и читает по листку:
«Исчезни, мрачный дух сомненья!…
… Довольно ты торжествовал;
Но час суда теперь настал…»
Над сценой начинают появляться монстры. Цузуки призвал только лишь Тоуду и он обернулся вокруг них, скрывая от Мураки. Но от того не так просто скрыться. Он левитировал вверх, бросая гневные взгляды сверху.
Закончился спектакль большим разгромом. И все тот же панк только смеялся, как ненормальный, и аплодировал, стоя среди обломков кресел и каменных плит. Многие разбежались так и не досмотрев действие до конца.
Цузуки, словно ангел, подхватил юношу на руки и телепортировался, пока Татсуми не выбрался из-под каменной плиты, которой его привалило. Мураки чертыхнулся, пообещав, что в следующий раз сам поставит спектакль, и позовет отдельных Шинигами исполнить в нем главные роли…
Хисока… Ну, он успел прочесть неосторожную мысль «Демона» и подумал в ответ, что это неплохая идея. Только он сам будет писать сценарий, а не Мураки… Хотя…
Глядя, как напарник осторожно снимает с себя белое одеяние, юноша улыбнулся. И все же, у каждого свой демон в голове. Именно об этом демоне, с наивностью ребенка, Хисока думал постоянно. Именно ему он отдаст свою душу, свое тело. А Мураки… У него свои демоны (они же – тараканы) в голове. «Быть может, я одни из них…?» – думал Хисока, делая шаг навстречу своей любви. – «Может быть, он…? А быть может, никто из нас…»
-
-
14.11.2006 в 21:21БРАВИССИМО!!!