Дай мне жить так, как я хочу ©
Название: Молчание
Фэндом: Loveless
Персонажи: Сэймей, "входит Лев", остальные - по обстоятельствам.
Права и обязанности: отдайте авторам!
Plot device: а, может, это дворник был? А может, это страус злой? В роли страуся - Сэймей, место действия - ну, почти параллельный мир.
Предупреждения: ересь! Крамола! Палево! И вообще (С) Сэм
Эйн, цвей, дрей...Ночные улицы города были так же пустынны, как и всегда. Тишина. Молчание. Город казался мертвым, и Сэймею вдруг пришло в голову, что город и в самом деле мертв – утром он только притворяется живым. Если бы этот город был живым по-настоящему, все было бы по-другому… но город молчал, его окутывала плотная вязкая тишина. Надежда на то, что когда-нибудь это изменится, рассыпалась, как и все остальные его мечты.
Детские сказки о счастливой жизни! Зачем взрослые их придумывают? Они же собственными руками рушат их… Еще и насмехаются над тобой потом. О, он никогда не забудет этой ледяной улыбки, этих холодных пальцев, касающихся его кожи. Стоит вспомнить об этом, и его снова начинал бить озноб. Как тогда…
Как и тогда… ему никто не помог.
Ему никогда никто не помогал. После того, как отец бросил их, все заботы свалились на его плечи. И он не сломался, не согнулся, он выдержал испытание. Окружающие восхищались им. Они видели в нем сильного, не по годам взрослого человека… не по годам… Никто не пытался заглянуть ему в душу. Просто поговорить. Просто спросить. Молчание. Им было все равно.
Рицка был единственным, с кем он мог быть откровенным, но ведь ему такое не расскажешь. Пусть его детские заблуждения будут длиться долго-долго. Пусть он никогда не узнает, что такое боль и предательство. Пусть забвение принесет ему страдание и одиночество, но это страдание, эта боль будут гораздо меньше по сравнению с тем, что он может узнать.
В тот вечер он тоже был на улице… Когда он сбежал из школы, было еще светло, а потом солнце скрылось и он остался во тьме. Один.
Холодный асфальт с редкими лужицами был влажным, в воздух поднимался туман. Знобкий, холодный, пробирающийся под одежду. Сэймею было все равно. Холод, заставлявший дрожать тело, был жалким подобием ледяной стужи, сковавшей душу. Ледяной холод. Ледяная пустыня. Словно в Антарктиде. Там, наверное, тоже царит тишина – холодная, равнодушная тишина.
Молчание! Они все знали о том, что делал этот ублюдок, и молчали. Они все… Учителя, ученики, даже его боец.
Сэймею казалось, что у Соби произошедшее вообще никаких эмоций не вызвало. Ох, как же он завидовал этому белобрысому щенку! Каждый раз, когда он видел, какой радостью озаряется эта бесцветная мордашка, когда в класс входит учитель, его просто переполняла черная зависть. Хотел бы и он так же… относится к этому. Хотел бы так же продолжать ходить на занятия, улыбаться дурацким шуткам учителей. Видеть этого ублюдка и продолжать внимать его советам, его урокам… слушаться беспрекословно, как машина, как робот…
Может, это было заложено каждому бойцу в голову? А, может, тут приложила свою ручку эта бездушная кукла? Вот они в коридоре, Соби склонился над тетрадкой, спешит, ломает карандаш, пытаясь что-то записать, и вдруг замирает, словно его выключили. Так и стоит в неудобной позе, сжимая карандаш, как дротик.
Стук каблучков. Она всегда ходит, как по подиуму. Холеная ручка с длинными полированными ногтями, словно невзначай касающаяся его волос, запах духов, запах страха. Он выдержал. Он не сломался, не согнулся, не вжался в стену, не попытался уклониться от ее прикосновения. Многие бы попытались. Не он.
Она знала, это знание было в ее глазах, в ее прикосновениях, в том, как маленький розовый язычок облизывал накрашенные губы, в ее усмешке. Она молчала. Она наслаждалась своим знанием. Пользовалась им.
Соби сжимается, взъерошивается, как воробей, загипнотизированный взглядом кошки. Она улыбается и ему, и его губы растягиваются в ответной улыбке – через секунду из фальшивого оскала она превращается в настоящую. В улыбку преданного ученика, встретившего любимого учителя.
Чем больше он наблюдал за Соби, тем больше убеждался в том, что дело не в чьем-то извращенном эксперименте. Скорее всего, это была своеобразная форма защиты. Каждый проходит через это так, как может. Соби это воспринял, как очередной урок, или умело притворился, что это так.
А что, если ему тоже притвориться? Окружающим ведь все равно.
Окружающие будут продолжать видеть в нем идеал. А идеалу не обязательно быть живым. Если только он сам себя не выдаст. Если только он сам не сломается.
Он не сломается, он не согнется, он не позволит им узнать. Таким жалким его видел только Рицка и только однажды, но ведь он ничего не помнит, значит, у него будет меньше причин для беспокойства.
Да, притвориться. Умереть для всех. К черту родителей, к черту учителей… к черту школу и это чертово образование! Он и без них знает, что делать. Их молчание научило его лучше, чем их слова.
Как странно, что именно в таких ситуациях понимание приходит так быстро. Боль, оказывается, тоже приносит пользу. Она заставляет задуматься и найти единственный верный путь. Остальное - помеха на его пути к цели. Остальное он просто перешагнет, как делал всегда. Ему не привыкать. Пусть другие ломаются, это не для него.
По сути, ему никто не нужен для этого. Он все сделает сам, люди поверят во все, что им скажут. Люди всегда верят. Неважно, что сказать, важно, как. Как сказать – и как промолчать.
Боец исполнит его приказ. Не сможет ослушаться. Не посмеет! Пусть даже возникнут подозрения, но они так и останутся подозрениями. Им будет не от кого узнать ответы.
Единственным ключом для них станет Рицка, но боец исполнит приказ и не позволит им забрать его. Он лучший, не смотря на то, что творится у него в голове. Борьба за свидетеля немного отвлечет их всех от главного.
Главным в этой игре был он.
Его считали примерным учеником, жертвой… добрым братом и любящим сыном… Никто не задумывался. Никто не подозревал. Им было все равно. Никому и в голову не пришло, что человек, уже однажды убивший, убивший себя самого, может сделать еще один шаг – и убить снова. По-настоящему.
Никому, кроме учителя.
Он ждал его, но вот досада… И хороший учитель может ошибиться один раз.
Он все рассчитал верно. Даже ждал его в школе, в том самом классе… Единственное, что он не учел, это то, что перед ним уже не его маленький ученик.
«Я – не такой, как Соби!
Я не такой… и я не буду слушать каждое твое слово и терпеть твои издевательства, выдаваемые за уроки жизни…
Неужели при таких знаниях и опыте можно оставаться настолько слепым, учитель?»
А потом снова были темные улицы. Свет луны плясал искорками на редких лужах. Свет луны превратил улицы в черно-белые картинки, и даже кровь на пальцах не казалась больше красной. Она была холодной и черной, как сама ночь. Сэймей улыбался, глядя в бледное, болезненно-распухшее лицо Луны. Душа ночи – черная и мертвая, как они похожи, просто как брат и сестра. Наверное, ночь тоже не любит молчание.
В душу ведь так трудно заглянуть не потому, что она чиста и прозрачна. Совсем наоборот, она темная, черная и холодная, словно глубокий колодец из детских страшилок. Неизвестно, что ты увидишь в ее темных глубинах, какие чудища там скрываются. А может, так тоскуют белоснежные ангелы, в надежде, что их отпустят на свободу?
«Ничего, Рицка… я сейчас… подожди немного, и я вернусь к тебе. Я освобожу тебя из темного колодца, и ты распахнешь свои белоснежные крылья… никто их не замарает, никто не вырвет твои перья. И мы улетим, у тебя ведь сильные крылья, мы улетим, их силы хватит на двоих.. ты только подожди.»
Сэймей достал сигарету и закурил. На фильтре остался темный отпечаток.
В его окне горит свет, и Сэймей ясно представляет себе, как Соби сидит за столом, склонившись над листом бумаги. Карандаш быстро-быстро чертит тонкие спутанные линии.
Ему становится весело. Эй, Соби, как насчет добавить цвета? Желательно красного.
Или черного. Если мы выключим свет, то кровь покажется черной.
«Почему ты так смотришь? Почему ты боишься, это же я, я вернулся, давай поговорим, ну чего ты молчишь? Ты всегда молчал, да, молчал и улыбался, так улыбнись же, или ты не рад меня видеть?»
Свет гаснет, и в открытую дверь скользит ветер. Осторожно, словно боясь кого-то спугнуть, он ползет по комнате и тянет за собой бумажный обрывок. Сэймей смеется - маленькая белая бумажная лодочка плывет по черному морю, плывет-плывет и тонет, так тихо, так незаметно.
Еще одна преграда, последний рывок, и они с Рицкой смогут остаться вместе.
Навсегда.
Фэндом: Loveless
Персонажи: Сэймей, "входит Лев", остальные - по обстоятельствам.
Права и обязанности: отдайте авторам!
Plot device: а, может, это дворник был? А может, это страус злой? В роли страуся - Сэймей, место действия - ну, почти параллельный мир.
Предупреждения: ересь! Крамола! Палево! И вообще (С) Сэм
Эйн, цвей, дрей...Ночные улицы города были так же пустынны, как и всегда. Тишина. Молчание. Город казался мертвым, и Сэймею вдруг пришло в голову, что город и в самом деле мертв – утром он только притворяется живым. Если бы этот город был живым по-настоящему, все было бы по-другому… но город молчал, его окутывала плотная вязкая тишина. Надежда на то, что когда-нибудь это изменится, рассыпалась, как и все остальные его мечты.
Детские сказки о счастливой жизни! Зачем взрослые их придумывают? Они же собственными руками рушат их… Еще и насмехаются над тобой потом. О, он никогда не забудет этой ледяной улыбки, этих холодных пальцев, касающихся его кожи. Стоит вспомнить об этом, и его снова начинал бить озноб. Как тогда…
Как и тогда… ему никто не помог.
Ему никогда никто не помогал. После того, как отец бросил их, все заботы свалились на его плечи. И он не сломался, не согнулся, он выдержал испытание. Окружающие восхищались им. Они видели в нем сильного, не по годам взрослого человека… не по годам… Никто не пытался заглянуть ему в душу. Просто поговорить. Просто спросить. Молчание. Им было все равно.
Рицка был единственным, с кем он мог быть откровенным, но ведь ему такое не расскажешь. Пусть его детские заблуждения будут длиться долго-долго. Пусть он никогда не узнает, что такое боль и предательство. Пусть забвение принесет ему страдание и одиночество, но это страдание, эта боль будут гораздо меньше по сравнению с тем, что он может узнать.
В тот вечер он тоже был на улице… Когда он сбежал из школы, было еще светло, а потом солнце скрылось и он остался во тьме. Один.
Холодный асфальт с редкими лужицами был влажным, в воздух поднимался туман. Знобкий, холодный, пробирающийся под одежду. Сэймею было все равно. Холод, заставлявший дрожать тело, был жалким подобием ледяной стужи, сковавшей душу. Ледяной холод. Ледяная пустыня. Словно в Антарктиде. Там, наверное, тоже царит тишина – холодная, равнодушная тишина.
Молчание! Они все знали о том, что делал этот ублюдок, и молчали. Они все… Учителя, ученики, даже его боец.
Сэймею казалось, что у Соби произошедшее вообще никаких эмоций не вызвало. Ох, как же он завидовал этому белобрысому щенку! Каждый раз, когда он видел, какой радостью озаряется эта бесцветная мордашка, когда в класс входит учитель, его просто переполняла черная зависть. Хотел бы и он так же… относится к этому. Хотел бы так же продолжать ходить на занятия, улыбаться дурацким шуткам учителей. Видеть этого ублюдка и продолжать внимать его советам, его урокам… слушаться беспрекословно, как машина, как робот…
Может, это было заложено каждому бойцу в голову? А, может, тут приложила свою ручку эта бездушная кукла? Вот они в коридоре, Соби склонился над тетрадкой, спешит, ломает карандаш, пытаясь что-то записать, и вдруг замирает, словно его выключили. Так и стоит в неудобной позе, сжимая карандаш, как дротик.
Стук каблучков. Она всегда ходит, как по подиуму. Холеная ручка с длинными полированными ногтями, словно невзначай касающаяся его волос, запах духов, запах страха. Он выдержал. Он не сломался, не согнулся, не вжался в стену, не попытался уклониться от ее прикосновения. Многие бы попытались. Не он.
Она знала, это знание было в ее глазах, в ее прикосновениях, в том, как маленький розовый язычок облизывал накрашенные губы, в ее усмешке. Она молчала. Она наслаждалась своим знанием. Пользовалась им.
Соби сжимается, взъерошивается, как воробей, загипнотизированный взглядом кошки. Она улыбается и ему, и его губы растягиваются в ответной улыбке – через секунду из фальшивого оскала она превращается в настоящую. В улыбку преданного ученика, встретившего любимого учителя.
Чем больше он наблюдал за Соби, тем больше убеждался в том, что дело не в чьем-то извращенном эксперименте. Скорее всего, это была своеобразная форма защиты. Каждый проходит через это так, как может. Соби это воспринял, как очередной урок, или умело притворился, что это так.
А что, если ему тоже притвориться? Окружающим ведь все равно.
Окружающие будут продолжать видеть в нем идеал. А идеалу не обязательно быть живым. Если только он сам себя не выдаст. Если только он сам не сломается.
Он не сломается, он не согнется, он не позволит им узнать. Таким жалким его видел только Рицка и только однажды, но ведь он ничего не помнит, значит, у него будет меньше причин для беспокойства.
Да, притвориться. Умереть для всех. К черту родителей, к черту учителей… к черту школу и это чертово образование! Он и без них знает, что делать. Их молчание научило его лучше, чем их слова.
Как странно, что именно в таких ситуациях понимание приходит так быстро. Боль, оказывается, тоже приносит пользу. Она заставляет задуматься и найти единственный верный путь. Остальное - помеха на его пути к цели. Остальное он просто перешагнет, как делал всегда. Ему не привыкать. Пусть другие ломаются, это не для него.
По сути, ему никто не нужен для этого. Он все сделает сам, люди поверят во все, что им скажут. Люди всегда верят. Неважно, что сказать, важно, как. Как сказать – и как промолчать.
Боец исполнит его приказ. Не сможет ослушаться. Не посмеет! Пусть даже возникнут подозрения, но они так и останутся подозрениями. Им будет не от кого узнать ответы.
Единственным ключом для них станет Рицка, но боец исполнит приказ и не позволит им забрать его. Он лучший, не смотря на то, что творится у него в голове. Борьба за свидетеля немного отвлечет их всех от главного.
Главным в этой игре был он.
Его считали примерным учеником, жертвой… добрым братом и любящим сыном… Никто не задумывался. Никто не подозревал. Им было все равно. Никому и в голову не пришло, что человек, уже однажды убивший, убивший себя самого, может сделать еще один шаг – и убить снова. По-настоящему.
Никому, кроме учителя.
Он ждал его, но вот досада… И хороший учитель может ошибиться один раз.
Он все рассчитал верно. Даже ждал его в школе, в том самом классе… Единственное, что он не учел, это то, что перед ним уже не его маленький ученик.
«Я – не такой, как Соби!
Я не такой… и я не буду слушать каждое твое слово и терпеть твои издевательства, выдаваемые за уроки жизни…
Неужели при таких знаниях и опыте можно оставаться настолько слепым, учитель?»
А потом снова были темные улицы. Свет луны плясал искорками на редких лужах. Свет луны превратил улицы в черно-белые картинки, и даже кровь на пальцах не казалась больше красной. Она была холодной и черной, как сама ночь. Сэймей улыбался, глядя в бледное, болезненно-распухшее лицо Луны. Душа ночи – черная и мертвая, как они похожи, просто как брат и сестра. Наверное, ночь тоже не любит молчание.
В душу ведь так трудно заглянуть не потому, что она чиста и прозрачна. Совсем наоборот, она темная, черная и холодная, словно глубокий колодец из детских страшилок. Неизвестно, что ты увидишь в ее темных глубинах, какие чудища там скрываются. А может, так тоскуют белоснежные ангелы, в надежде, что их отпустят на свободу?
«Ничего, Рицка… я сейчас… подожди немного, и я вернусь к тебе. Я освобожу тебя из темного колодца, и ты распахнешь свои белоснежные крылья… никто их не замарает, никто не вырвет твои перья. И мы улетим, у тебя ведь сильные крылья, мы улетим, их силы хватит на двоих.. ты только подожди.»
Сэймей достал сигарету и закурил. На фильтре остался темный отпечаток.
В его окне горит свет, и Сэймей ясно представляет себе, как Соби сидит за столом, склонившись над листом бумаги. Карандаш быстро-быстро чертит тонкие спутанные линии.
Ему становится весело. Эй, Соби, как насчет добавить цвета? Желательно красного.
Или черного. Если мы выключим свет, то кровь покажется черной.
«Почему ты так смотришь? Почему ты боишься, это же я, я вернулся, давай поговорим, ну чего ты молчишь? Ты всегда молчал, да, молчал и улыбался, так улыбнись же, или ты не рад меня видеть?»
Свет гаснет, и в открытую дверь скользит ветер. Осторожно, словно боясь кого-то спугнуть, он ползет по комнате и тянет за собой бумажный обрывок. Сэймей смеется - маленькая белая бумажная лодочка плывет по черному морю, плывет-плывет и тонет, так тихо, так незаметно.
Еще одна преграда, последний рывок, и они с Рицкой смогут остаться вместе.
Навсегда.
-
-
26.02.2007 в 11:10Хех, люблю такие нестандартные взгляды на происходящее
И здесь темный колодец!!! Влияние Сэма?
-
-
26.02.2007 в 11:52Н-не знаю, может быть %)